Смотреть больше слов в «Философской Энциклопедии»
Образы, в противоположность ощущениям, могут быть определены лишь благодаря их особой причинной обусловленности: они вызываются ассоциацией с ощущением, а не внешним по отношению к нервной системе стимулом - или, вероятно, нужно сказать: внешним по отношению к мозгу, если речь идет о высших животных. Факт ощущения или образа сам по себе не составляет знания, однако любое ощущение или образ могут стать известны при подходящих обстоятельствах. Образы возникают по-разному и играют различную роль. Некоторые из них появляются как приращение некоторого ощущения и могут распознаваться как образы лишь психологами; они формируют, например, осязательные свойства вещей, которые мы только видим, и визуальные свойства вещей, к которым мы только прикасаемся. Я думаю, что сновидение отчасти принадлежит к этому классу образов: некоторые сны возникают как следствие неправильной интерпретации некоторых обычных стимулов, и в этих случаях образы подсказаны ощущением, но подсказаны менее разборчиво, чем если бы мы были в бодрствующем состоянии. Кроме того, существуют образы, которые связаны не с существующей реальностью, но с ситуацией, которая локализована в прошлом; они иногда, не обязательно всегда, присутствуют в памяти. Существуют также образы, совершенно не соотнесенные с реальностью, если нас не обманывают связанные с этими образами чувства, - образы, витающие в наших головах, когда мы грезим или испытываем страстные желания. Наконец, существуют образы, которые вызываются умышленно, например, когда мы размышляем, как украсить комнату. Мы можем попытаться отличить образы от ощущений по отсутствию у нас убеждения о "физической реальности" образов. Когда мы знаем, что ощущаем образ, мы не связываем с ним убеждение, которое мы должны связывать с ощущением: мы не считаем, что образ обладает той же властью давать знание о "внешнем мире". Образы являются "воображаемыми"; в некотором смысле они "нереальны". Однако, отличие образов от ощущений сложно проанализировать или с точностью установить. То, что мы называем "нереальностью" образов, требует истолкования; оно не имеет ничего общего со значением, выраженным в высказывании "не существует этой вещи". Образы являются такой же подлинной частью действительного мира, как и ощущения. Все, что мы на самом деле имеем в виду, называя образ "нереальным" - это отсутствие сопутствующих обстоятельств, которые присутствуют в случае ощущения. Когда вы слышите, как кто-то говорит о Нью-Йорке, вам на ум, вероятно, приходит некоторый образ, связанный либо с самим местом (если вы там были), либо с определенными его изображениями (если не были). Образами мы обязаны нашему прошлому опыту, а также присутствующему стимулу, роль которого выполняет слово "Нью-Йорк". Точно так же образы, которые мы видим во сне, зависят от нашего прошлого опыта, а также от присутствующего стимула, вызывающего сновидение. Широко распространено мнение о том, что все образы, в своих простейших составляющих - копии ощущений; если это так, то их мнемический характер очевиден. ... смотреть
сознательное воспроизведение отсутствующего или несуществующего объекта (образ противостоит «восприятию» — т.е. репрезентации имеющегося в наличии объекта). Ученые всегда искали критерий различия между образами и реальными представлениями, ссылаясь на крайнюю сложность и связанность последних (с объектом). Однако этот критерий представляется довольт но сомнительным. Сартр, опираясь на Моро де Тур и несколько анализов Алена, дал в «Воображаемом» исчерпывающее описание и выделил четыре фундаментальных отличия представления от образа. 1) Образ — это «сознание», а не содержание представления, в том смысле, что образ — это человеческая установка. Сартр приводит анализ-комментарий Гуссерля («Картезианские размышления», 1929) гравюры Дюрера «Рыцарь, Смерть и Дьявол»: «Когда я смотрю на гравюру (восприятие реального объекта), я не вижу ни рыцаря, ни смерти, я вижу просто гравюру. И наоборот, если я вижу рыцаря и смерть, я вхожу в воображаемый мир, где с самых первых веков рыцари шли на смерть, рыцарский мир славы и риска (воображаемый мир), и тогда я уже не воспринимаю гравюру как материальный объект». Воображать и воспринимать — это две установки, две взаимоисключающие формы сознания. 2) Для образа характерен феномен «квази-наблюдения». Нам кажется, что мы наблюдаем, но мы не наблюдаем. Так, например, каждый из нас может воспроизвести образ Пантеона; но если нас попросят внимательно посмотреть на этот образ и посчитать колонны, обрамляющие фасад, никто не сможет этого сделать. Образ не Научает нас ничему новому, это не реальное наблюдение. 3) «Воображающее сознание полагает свой объект как чистое небытие»; воображающий человек знает, что объект его представления не существует. 4) Спонтанность образа, независимость его от воли — последняя фундаментальная особенность: мы представляем себе отнюдь не то, что мы хотим или когда хотим; в состоянии грезы (а это совершенный пример «воображающего сознания») субъект остается совершенно пассивен: грезы нам даны и момент волевого вмешательства здесь отсутствует. ... смотреть
En.: Images Действенность произносимых в гипнозе слов пропорциональна их способности вызывать образы, и если эффект заставляет себя ждать, опытный оператор не замедлит прибавить несколько образов, по возможности ярких. (Принято считать, что для создания образов подходят все каналы коммуникации.) Это утверждение можно проиллюстрировать небольшим упражнением, которое, если произносить слова не спеша, позволяет без затруднений перейти к анальгезии, что особенно интересно и полезно при работе с детьми: «Если вы посмотрите на свою руку и представите себе, что каждый палец связан с нервом определенного цвета, то вы можете проследить путь этих нервов вдоль всей руки, затем по позвоночному столбу... до самого мозга. Вы можете вообразить, что эти нервы достигают как бы коробочки, форму и цвет которой вы представите себе сами. Внимательно разглядывая эту коробочку, вы можете обнаружить выключатели и выборочно отключать ток, идущий к вашей руке». После этого вы можете проверять чувствительность обеих рук путем покалывания и после непродолжительной тренировки добиться неплохого уровня анальгезии. Поражает, что научные истины совершенно не применимы при обращении к подобным образам. Это маленькое упражнение, простое и удобное в работе, часто повторяют как гипнотическое упражнение, тогда как оно представляет собой всего лишь умело проведенное внушение. Оно имеет целью сопровождение пациента в его психической работе. Это доказывает, что использование некоторых естественных феноменов в терапевтических целях не требует ритуала индукции. Использование или неиспользование слова «гипноз» зависит от соглашения или от конкретного случая (см. также Araoz, 1990).... смотреть
корень - ОБРАЗ; окончание - Ы; Основа слова: ОБРАЗВычисленный способ образования слова: Бессуфиксальный или другой∩ - ОБРАЗ; ⏰ - Ы; Слово Образы содерж... смотреть
(изображение лика Иисуса Христа, богоматери, святого; икона. По христ. преданию, церковь еще при жизни Христа обладала «нерукотворным» изображением его лика, запечатленного на убрусе, или полотенце, к-рым спаситель отер свое лицо. ... смотреть
Образы ■ В поэзии всегда избыток образов.
результат отражения объекта в сознании человека.
imagerie
imagery
image data
Kujundid
imagery
Сартровский роман "Тошнота" стал своего рода образцом и символом экзистенциалистской литературы. Он написан в форме дневника, якобы принадлежавшего историку Антуану Рокантену, который приехал в приморский городок, в библиотеку, где хранился архив французского вельможи конца XVIII - начала XIX в. Жизнь и судьба маркиза де Рольбона поначалу заинтересовали Рокантена. Но вскоре авантюрные приключения маркиза (кстати, по историческому сюжету он бывал в России и даже участвовал в заговоре против Павла I) перестают интересовать Рокантена. Он пишет дневник - со смутной надеждой разобраться в обуревающих его тревожных мыслях и ощущениях. Рокантен уверен: в его жизни произошло радикальное изменение. Ему еще неясно, в чем оно состоит. И он решает, что будет описывать и исследовать состояния мира, разумеется, как они даны, преобразованы его, Рокантена, сознанием, а еще более сами эти состояния сознания. По смыслу здесь есть родство с гуссерлевскими феноменами. Но если Гуссерль выделяет, описывает феномены сознания, чтобы зафиксировать их безличные всеобщие структуры, то Сартр - в духе Ясперса, Хайдеггера, Марселя - использует описание феноменов сознания для анализа таких экзистенциальных состояний как одиночество, страх, отчаяние, отвращение и других поистине трагических мироощущений личности. Поначалу они фиксируются под единым сартровским экзистенциальным символом. Это ТОШНОТА, причем тошнота скорее не в буквальном, а именно в экзистенциальном смысле. Рокантен, по примеру мальчишек, бросавших камешки в море, взял в руки гальку. "Я увидел нечто, от чего мне стало противно, но теперь я уже не знаю, смотрел ли я на море или на камень. Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой - влажный и грязный", - записал в дневнике Рокантен. Чувство отвращения потом прошло, но нечто подобное повторилось в другой ситуации. Пивная кружка на столе, сиденье в трамвае - все оборачивается к Рокантену какой-то непостижимо жуткой, отвратительной стороной. В кафе взгляд его падает на рубашку и подтяжки бармена. "Его голубая ситцевая рубаха радостным пятном выделяется на фоне шоколадной стены. Но от этого тоже тошнит. Или, вернее, ЭТО И ЕСТЬ ТОШНОТА. Тошнота не во мне: я чувствую ее там, на этой стене, на этих подтяжках, повсюду внутри меня. Она составляет одно целое с этим кафе, а я внутри"20. Итак, прежде всего от человека как бы отторгаются вещи - причем не только действительно отвратительные, но и вещи, которые принято считать красивыми, ладно сделанными человеком или возникшими вместе с самой природой, у многих вызывающей восхищение. Рокантен же видит плюшевую скамейку в трамвае - и его охватывает очередной приступ тошноты. Это побуждает Рокантена вынести обвинительный акт миру вещей: "Да это же скамейка, шепчу я, словно заклинание. Но слово остается у меня на губах, оно не хочет приклеиться к вещи. А вещь остается тем, что она есть со своим красным плюшем, который топорщит тысячу мельчайших красных лапок, стоящих торчком мертвых лапок. Громадное повернутое кверху брюхо, окровавленное, вздутое, ощерившееся своими мертвыми лапками, брюхо, плывущее в этом ящике, в этом сером небе - это вовсе не сиденье. С таким же успехом это мог бы быть, к примеру, издохший осел, который, раздувшись от воды, плывет по большой, серой, широко разлившейся реке, а я сижу на брюхе осла, спустив ноги в светлую воду. Вещи освободились от своих названий. Вот они, причудливые, упрямые, огромные, и глупо называть их сидениями и вообще говорить о них что-нибудь. Они окружили меня, одинокого, бессловесного, беззащитного, они подо мной, они надо мной. Они ничего не требуют, не навязывают себя, просто они есть". Эта филиппика против вещей - не просто описание состояний болезненного сознания, в чем Сартр был великий мастер, с потрясающей силой изображая разнообразные оттенки смятения разума и чувств одинокого, отчаявшегося человека. Здесь - корни той части сартровских онтологии, гносеологии, психологии, концепции общества и культуры, где зависимость человека от первой и второй (т.е. видоизмененной самим человечеством) природы изображается в самом трагическом, негативном свет Бунтом против вещей - а заодно и против благостно-поэтических изображения природы вне человека - дело не заканчивается. "Тошнота" и другие произведения Сартра содержат выразительный, талантливо исполненный обвинительный акт против природных потребностей, побуждений человека, его тела, которые в сартровских произведениях часто предстают в самом неприглядном, животном виде. Не лучше обстоит дело и с миром человеческих мыслей. "Мысли - вот от чего особенно муторно... Они еще хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус". Мучительное размежевание Рокантена с собственными мыслями по существу переходит в обвинение против декартовского cogito, которое выписано как ощущение всяким человеком неразрывности "я мыслю" и "я существую", оборачивающееся, однако, еще одним глубоким болезненным надрывом: "К примеру, эта мучительная жвачка - мысль: "Я СУЩЕСТВУЮ", ведь пережевываю ее я, Я сам. Тело, однажды начав жить, живет само по себе. Но мысль - нет; это я продолжаю, развиваю ее. Я существую. Я мыслю о том, что я существую!... Если бы я мог перестать мыслить! ...Моя мысль - это я; вот почему я не могу перестать мыслить. Я существую, потому что мыслю, и я не могу помешать себе мыслить. Ведь даже в эту минуту - это чудовищно - я существую ПОТОМУ, что меня приводит в ужас, что я существую. Это я, Я САМ извлекаю себя из небытия, к которому стремлюсь: моя ненависть, мое отвращение к существованию - это все различные способы ПРИНУДИТЬ МЕНЯ существовать, ввергнуть меня в существование. Мысли, словно головокруженье, рождаются где-то позади, я чувствую, как они рождаются где-то за моим затылком... стоит мне сдаться, они окажутся передо мной, у меня между глаз - и я всегда сдаюсь, и мысль набухает, набухает, и становится огромной и, заполнив меня до краев, возобновляет мое существование". И опять-таки перед нами - не только и не столько описание того, что можно было бы назвать смятенным состоянием духа Рокантена. На деле здесь и в подобных пассажах сартровских произведений идет существенная корректировка благодушного традиционного рационализма, для которого наделенность человека способностью мыслить выступала как благо, как величайшее преимущество, дарованное человеку Богом. Сартр употребляет все усилия своего блестящего таланта, чтобы показать, что движение рассуждения от "я мыслю" к "я существую", да и вообще процессы мышления могут стать настоящим мучением, от которого человеку невозможно избавиться. В "Тошноте" и других произведениях Сартр подобным же образом испытывает на прочность глубоко впитавшиеся в европейскую культуру ценности - любовь, в том числе любовь к ближнему, общение и общительность. Даже святые, на первый взгляд, отношения детей и родителей, любящих мужчины и женщины Сартр препарирует поистине безжалостно, выставляя на свет божий те скрытые механизмы соперничества, вражды, измены, на которые сторонники романтизации этих отношений предпочитают не обращать внимания. Пожалуй, наиболее ярко мир общения, как его изображает Сартр, запечатлен в его драматургии. Сартр довольно поздно обнаружил в себе дар драматурга. Находясь в плену, он написал для самодеятельного театра пьесу "Мухи". Все основные категории экзистенциалистской философии - любовь-вражда, страх, измена, вина, раскаяние, неизбывность страдания, существование, лишенное Бога, - воплотились в сартровской стилизации мифа об Оресте, Электре, Агамемноне, Клитемнестре, Эгисфе. Орест, убивающий свою мать, играет в драме Сартра иную роль чем тот же персонаж у Эсхила. "Орест, по Сартру, - провозвестник сумерек богов и скорого пришествия царства человека. И в этом он - прямое отрицание Ореста Эсхила. Тот убил вопреки древнему материнскому праву, но убил по велению божественного оракула и во имя богов, только других - молодых, покровителей возникающей государственности. Недаром не он сам, а мудрая Афина спасает его от Эриний, оправдывает месть за отца. Сартровский Орест не ищет никаких оправданий вне самого себя. Оттого-то и трагедия о нем носит по-аристофановски комедийный заголовок: "Мухи" - еще одна отходная этике, черпающей свои нормы во внеличных, божественных предначертаниях ". В пьесе "За закрытой дверью" Сартр как бы анатомирует человеческие отношения. В комнате, наподобие камеры, лишенной окон, с наглухо закрытой дверью - две женщины и один мужчина. У них нет ничего, кроме общения. А оно оборачивается настоящей пыткой. В конце концов оказывается, что затворничество этих людей - добровольное; они в любой момент могут выйти из своей "тюрьмы", но предпочитают остаться в ней. И вот герой драмы делает вывод: ад - это не то, о чем говорят христиане; ад - это другие люди и общение с ними. Для героев Сартра жизнь в четырех стенах - страдание, но в известном смысле желанное, наподобие монашеской аскезы. Так можно искупить свои мирские грехи и, что еще важнее, укрыться, отгородиться от мира. В своих романах и пьесах Сартр как бы коллекционирует необычные, именно пограничные ситуации, намеренно превращает их в некоторые общие модели. Ибо он полагает, что в таких ситуациях человек способен обостренно воспринимать и постигать смысл своего существования. Тошнота Рокантена - путь к постижению экзистенции. "Сейчас под моим пером рождается слово Абсурдность - совсем недавно в парке я его не нашел, но я его и не искал, оно мне было не к чему; я думал без слов о вещах, вместе с вещами... И, не пытаясь ничего отчетливо сформулировать, я понял тогда, что нашел ключ к Существованию, ключ к моей Тошноте, к моей собственной жизни. В самом деле, все, что я смог уяснить потом, сводится к основополагающей абсурдности... Но теперь я хочу запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности". Критики Сартра, в том числе из марксистского лагеря, старались доказать, что он и другие французские экзистенциалисты "возвели в абсолют" противоречия, абсурдность буржуазного бытия, а также особенности действительно трагических ситуаций - наподобие мировой войны или оккупации. Но Сартр и Камю упорно твердили, что трагизм человеческого существования имеет всеобщий характер и не знает исторических или национальных границ. Изображая драматизм отношений между человеком и природой, между индивидом и другими людьми, Сартр создавал маленькие литературные "фильмы ужасов", которые в свете событий конца XX в. обернулись довольно реалистическими предостережениями. Люди живут своей повседневной жизнью. "А между тем великая, блуждающая природа прокралась в их город, проникла всюду - в их дома, в их конторы, в них самих. Она не шевелится, она затаилась, они полны ею, они вдыхают ее, но не замечают... А я, я ВИЖУ ее, эту природу, ВИЖУ..." Что случится, если она вдруг встрепенется? Страшные натуралистические фантазии Сартра - это фантазии-предостережения, но некоторые из них (вроде третьего глаза у ребенка) в эпоху Чернобыля страшным образом сбываются. Они заканчиваются обвинениями - в адрес традиционных гуманизма и рационализма. "Я привалюсь к стене и крикну бегущим мимо: "Чего вы добились вашей наукой? Чего вы добились вашим гуманизмом? Где твое достоинство, мыслящий тростник?" Мне не будет страшно - во всяком случае не страшнее, чем сейчас. Разве это не то же самое существование, вариации на тему существования? ...Существование - вот чего я боюсь". К концу XX в. - в эпоху многочисленных войн, локальных конфликтов, национально-этнических распрей, постоянной угрозы для жизни из-за радиоактивных катастроф, экологического кризиса, терроризма, в эпоху невиданного напряжения духовных сил человека, девальвации моральных ценностей и других бедствий - критика Сартром и другими экзистенциалистами человеческого существования, "философия страха и отчаяния" отнюдь не устарела. Самые мрачные описания Сартром смятенных состояний экзистенции не потеряли смысла. И потому читатели, узнавая в переживаниях героев самих себя, ищут ответа на вопрос: в чем же выход? Как должен вести себя человек? О том, каков ответ Сартра на эти вопросы, говорилось ранее. Ключ к существованию - свобода человека. Но в отличие от традиционной философии, прославлявшей Разум и Свободу, Сартр рекомендует человеку не питать никаких иллюзий. Свобода - не высший и счастливый дар, а источник страданий и призыв к ответственности. На свободу человек обречен. Смысл экзистенции как сущности человека - в том, чтобы выдержать, выстоять, все-таки состояться в качестве человека. В "Тошноте" Сартр описывает не только состояния отчаяния и смятения, но и минуты просветления. Такие дни и минуты подобны вспышке. "Ничто не изменилось, и, однако, все существует в каком-то другом качестве. Не могу это описать: это как Тошнота, только с обратным знаком, словом, у меня начинается приключение, и когда я спрашиваю себя, с чего я это взял, я понимаю, в чем дело: Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СОБОЙ И ЧУВСТВУЮ, ЧТО Я ЗДЕСЬ; ЭТО Я прорезаю темноту, и я счастлив, точно герой романа". Рокантен слушает, как в кафе поет негритянка, и музыка позволяет подумать: есть люди, которые спасены вдохновением и творчеством "от греха существования". "Не могу ли я попробовать? Само собой, речь не о мелодии... но разве я не могу в другой области? ...Это была бы книга - ничего другого я не умею... В том-то и была моя ошибка, что я пытался воскресить маркиза де Рольбона. Нет, книга должна быть в другом роде. В каком, я еще точно не знаю - но надо, чтобы за ее напечатанными словами, за ее страницами угадывалось то, что было бы не подвластно существованию, было бы над ним. Скажем, история, какая не может случиться, например сказка. Она должна быть прекрасной и твердой, как сталь, чтобы люди устыдились своего существования". Итак, свобода, выбор, ответственность, надежда, творчество - это фундаментальные понятия философии Сартра, неотрывные от отчаяния и страдания. Трагическая концепция существования, воплотившаяся в литературных произведениях Сартра, перелилась и в абстрактные формы философской онтологии. ... смотреть
в языковом сознании изучаются на основании ассоциативных полей, полученных при проведении широкомасштабных экспериментов по свободному ассоциированию. ... смотреть
изучаются на основании ассоциативных полей, полученных при проведении широкомасштабных экспериментов по свободному ассоциированию. Ряд междисциплинарных работ, изучающих отражение образов мужчины и женщины в языковом сознании, появился с возникновением гендерных исследований в отечественной лингвистике. При этом часто рассматривается мужское и женское языковое сознание, т. е. изучается в сопоставительном аспекте влияние гендерной составляющей на ассоциативное вербальное поведение. Например, группе информантов в качестве стимульного слова предлагается существительное "женщина" и ставится задача - отреагировать первым пришедшим в голову любым словом. Собранные таким способом реакции образуют ассоциативное поле, имеющее ядро (высокочастотные реакции) и периферию (единичные, уникальные реакции). В современной психолингвистической теории считается, что такие ассоциативные поля являются своеобразной проекцией группового языкового сознания (Тарасов). Следует подчеркнуть также, что гендерный параметр в современном ассоциативном психолингвистическом направлении исследуется двояко. С одной стороны, существует ряд работ, где проводится дифференциация информантов по полу (Горошко; Кирилина; Тарасов), а с другой стороны, при исследовании образов маскулинности - фемининности, восприятия гендерно-маркированной лексики, гендерных стереотипов анализируются данные, полученные на выборках, смешанных или не дифференцированных по признаку пола вовсе (Уфимцева, Ершова). Часто эти две группы исследований проводятся в сопоставительном ключе: на ассоциативном русско-немецком материале (Тарасов, Ершова, Кирилина), русско-английском (Уфимцева), русско-испанском (Караулов), русско-казахском (Дмитрюк) и т. д. Данные, полученные на русском ассоциативном материале в плане изучения образов фемининности и маскулинности, показали, что в целом наблюдается, например, высокая оценка женского интеллекта, в основном положительное отношение к женщине, значимость ее внешности, невысокая контрадикторность полов. Практически неизменной осталась высокая ценность материнства и такие качества, как любовь, самоотверженность, самопожертвование. Несколько размыт мужской образ. Частотными являются как реакция "сильный", так и "красивый", а реакция "умный" не является частотной. Традиционно "мужской" стереотип не выражен ярко. Негативные оценки мужчин связаны в основном с алкоголизмом, отчасти с супружеской неверностью. Многие реакции, особенно относящиеся к личностным качествам, повторяются как в оценке мужчин, так и в оценке женщин (Кирилина). Мужское доминирование в результатах современных ассоциативных экспериментов практически не представлено. Так, по данным ассоциативного эксперимента, проведенного А. В. Кирилиной в 1998 г., все "информанты, независимо от пола, ассоциируют образ русской женщины с терпением, добротой, трудолюбием, красотой, любовью (в первую очередь материнской) и самоотверженностью. Информанты "ценят" в русской женщине активность, решительность, энергию и целеустремленность, а также хозяйственность и материнство, высокие нравственные качества: верность, отзывчивость, способность к сочувствию, эмоциональную теплоту". В результате проведенного исследования А. В. Кирилина пришла к выводу, что в русском языковом сознании образ женщины имеет явно более выраженную положительную оценку, в отличие от образа мужчины. При этом женственность ассоциируется не со слабостью, а с силой, решительностью, выносливостью, терпением, любовью, умом и красотой. Исследовательница установила, что русские мужчины высоко оценивают русских женщин, делая акцент не столько на их внешности, сколько на личностных качествах - эти характеристики тщательнее детализируются. Сексуальные аспекты отношения полов в языковом сознании акцентированы слабо, преобладают оценки нравственные. Русские женщины более критичны к русским мужчинам, чем наоборот. По данным ассоциативных экспериментов, русский мужчина предстает, прежде всего, как человек, приверженный пагубному пороку - пьянству. Реакция "пьяница" оказалась в женском ассоциативном поле наиболее частотной. Было установлено также, что мужчины оценивают себя выше, чем их оценивают женщины, однако ниже, чем они сами характеризуют женщин. Низкий удельный вес отрицательных качеств среди реакций на стимул русская женщина и высокая частотность лексем самоотверженность, самопожертвование, доброта позволил автору сделать предположения о том, что мужчины ориентируются в своих оценках на идеальный образ, а женщины оценивают себя положительно (Кирилина). Следует подчеркнуть, что проведенное А. В. Кирилиной исследование крайне интересно по двум аспектам. Во-первых, оно проведено на гендерно-маркированной лексике и позволяет выявить представленность гендерных стереотипов в русском языковом сознании. Во-вторых, в нем приводятся ассоциативные данные с учетом половой принадлежности информантов, что позволяет говорить о гендерной маркированности собственно их речевого поведения. Выводы, к которым пришли авторы исследований, могут быть обобщены следующим образом. Данные ассоциативных экспериментов помогают раскрыть динамику и функционирование гендерных стереотипов в языковом сознании, причем выводы, полученные на их основе, вполне корреспондируют с данными, полученными, например, на фразеологическом материале (Кирилина 1999. С. 105-143). ... смотреть
те представления людей, на основе которых формируется их политическое сознание и отношение к политической деятельности и политическим лидерам. Обычно выделяют образ информации, образ значения и образ ожидаемого будущего. Образ информации представляет собой имеющиеся у населения знания (необязательно истинные) о власти, ее функциях и назначении, о политических лидерах. Чем меньше развита политическая культура общества, тем больше стереотипов и предрассудков содержит такой образ. Он наиболее подвержен прямому пропагандистскому воздействию, в силу чего позитивное знание в нем дополняется идеологическими клише. Образ значения отражает личную и общественную заинтересованность населения в существовании определенного типа власти, в деятельности данного политика. Этот вид образов формирует у людей систему требований, предъявляемых к политическому лидеру, и осуществляет обратную связь последнего с массами. Благодаря образу-значению существует возможность проводить через средства массовой информации мнение о том, что политический лидер в силу своих личных качеств (пусть даже мнимых) является именно тем человеком, который нужен обществу в данный момент. На основе первых двух образов складывается образ ожидаемого будущего, отражающий представления о предпочтительном положении дел в обществе, ценностях и идеалах общественной жизни, стремление к которым подпитывает социальную активность людей. Образ желаемого будущего и представления о нем находят отражение в политических ценностях, содержащихся в программе политического лидера.... смотреть
зр. Purkinje-Sanson images